Легенда об Уленшпигеле - Страница 55

Но тут поднялся ангел.

«Этому, говорит, нечего сказать. Он, как истинный сын бедного народа фламандского, был добр и работящ, любил трудиться, любил и веселиться, служил верой и правдой своим государям и полагал, что они будут к нему справедливы. У него были деньги, его схватили и, так как он приютил у себя реформата, сожгли на костре».

«Несчастный мученик! — воскликнула дева Мария. — Но здесь, на небе, в месте прохлаждения бьют ключи, текут реки молока и вина — пойдем, угольщик, я сама подведу тебя к ним».

Тут снова загремела труба архангела, и из преисподней взлетел к небу нагой красавец с железной короной на голове. На ободке короны было написано: «Отягчен печалью до Страшного суда».

Он приблизился к престолу божию и сказал Христу:

«Пока я твой раб, а потом стану твоим господином».

«Сатана! — сказала Мария. — Придет время, когда не будет ни рабов, ни господ и когда Христос, олицетворение любви, и сатана, олицетворение гордыни, будут называться: сила и мудрость».

«Женщина! Ты добра и прекрасна», — сказал сатана.

Затем он обратился к Христу и, указывая на императора, спросил:

«Что мне с ним делать?»

И сказал Христос:

«Отведи эту венценосную тлю в палату, где будут представлены все орудия пытки, применявшиеся в его царствование. Всякий раз, как кто-нибудь из невинных страдальцев подвергнется пытке водой, от которой люди надуваются, как пузыри, или пытке огнем, который жжет им подошвы и подмышки, или будет поднят на дыбу, на которой ему сломают кости, или же будет четвертован; всякий раз, как несчастная девушка, которую станут закапывать в землю живьем, воззовет к милосердию; всякий раз, как вольная человеческая душа испустит на костре последний вздох, пусть и он пройдет через все эти муки, пусть и он примет все эти казни, — тогда он наконец поймет, сколько горя может причинить злодей, властвующий над миллионами; пусть он гниет в тюрьме, умирает на плахе, томится в изгнании, вдали от отчизны; пусть он будет обесчещен, опозорен, бит плетьми; пусть он будет сначала богат, а потом пусть все его достояние отойдет в казну; пусть его схватят по оговору, пусть разорят дотла. Преврати его в смирное, забитое, полуголодное вьючное животное; преврати его в нищего — пусть просит милостыню и нарывается на оскорбления; преврати его в работника — пусть трудится, не жалея сил, и недоедает; когда же он примет множество телесных и душевных мук в образе человеческом, преврати его в пса — пусть он за свою верность получает одни побои; затем преврати его в невольника, и пусть его продадут на невольничьем рынке; затем — в солдата: пусть он повоюет за кого-то другого, пусть подставит грудь под пули неизвестно за что. Когда же, по прошествии трехсот лет, он изведает все муки и все напасти, отпусти его на свободу, и если он к этому времени станет таким же хорошим человеком, как Клаас, отведи его телу место вечного успокоения на зеленом лугу, под сенью чудного дерева, куда по утрам заглядывает солнышко и где в час полуденный бывает тень. И придут к нему друзья, и прольют слезу, и посадят на его могиле цветы воспоминания — фиалки».

«Смилуйся над ним, сын мой! — вступилась богородица. — Он не ведал, что творил, ибо власть ожесточает сердца».

«Нет ему прощенья», — молвил Христос.

«Нельзя ли мне хоть один стаканчик андалусского вина?» — взмолился его святейшее величество.

«Пойдем, — сказал сатана. — Время яств и питий для тебя миновало».

С этими словами он ввергнул в самую глубь преисподней душу злосчастного императора, все еще дожевывавшего рыбку. Сатана из жалости позволил ему доесть.

А душу Клааса матерь божья вознесла в самую высокую из горних обителей, туда, где звезды свешиваются гроздьями с небосвода. И там его омыли ангелы, и стал он юн и прекрасен. Потом они с серебряной ложечки накормили его rystpap'ом. И тут в небесах протянулась завеса.

— Он в селениях райских, — сказала вдова.

— Пепел его бьется о мою грудь, — сказал Уленшпигель.

80

В продолжение следующих двадцати трех дней Катлина худела, бледнела, сохла — ее точно жег внутренний огонь, еще более жгучий, чем пламя безумия.

Она уже не кричала: «Огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу!» — теперь она все время находилась в восторженном состоянии и твердила своей дочке Неле:

— У меня есть муж. У тебя тоже должен быть муж. Красавец. Длиннокудрый. Ноги холодные, руки холодные, зато любовь жаркая!

Сооткин смотрела на нее грустным взглядом — ей казалось, что это какое-то новое помешательство.

А Катлина между тем продолжала:

— Трижды три — девять — священное число. У кого ночью глаза светятся, как у кошки, только тот видит тайное.

Однажды вечером Сооткин, слушая ее, жестом выразила недоверие. Но Катлина не унялась.

— Четыре в три под знаком Сатурна означают несчастье, под знаком Венеры — брак, — сказала она. — Руки холодные, ноги холодные, сердце горячее!

— Это все злочестивые языческие суеверия, — молвила Сооткин.

Катлина перекрестилась и сказала:

— Благословен Серый рыцарь! Неле надобен жених, красивый жених при шпаге, черный жених со светлым ликом.

— Вот, вот, — вмешался Уленшпигель, — побольше ей женихов, побольше, а я из них нарублю котлеток.

Эта вспышка ревности не укрылась от Неле, и она посмотрела на своего друга влажными от счастья глазами.

— Мне женихов не нужно, — сказала она.

— А придет он в серых одеждах, — твердила Катлина, — и новые сапожки на нем, и шпоры не такие, как у всех.

— Господи, спаси умалишенную! — воскликнула Сооткин.

— Уленшпигель! — обратилась к юноше Катлина. — Принеси нам четыре литра dobbelkuyt'a, а я пока что напеку heetekoek'ов: это во Франции такие оладьи пекут.