Легенда об Уленшпигеле - Страница 79

«Ах, король Филипп! — подумал Уленшпигель. — Если б я мог преобразовать тебя по-своему, то как бы славно преобразовались твои бока, руки и ноги под моей фламандской дубиной! Я бы прибил твою голову двумя гвоздями к спине и послушал, как бы ты в таком положении, окидывая взором кладбище, которое ты за собой оставляешь, запел на свой лад песенку о тиранических твоих преобразованиях».

Принесли вина. Гоохстратен встал и провозгласил:

— Пью за родину!

Все его поддержали. Он осушил кубок и, поставив его на стол, сказал:

— Для бельгийского дворянства настает решительный час. Надо условиться о том, как мы будем обороняться.

Он вопросительно посмотрел на Эгмонта; но граф не проронил ни звука.

Тогда заговорил Молчаливый:

— Мы устоим в том случае, если Эгмонт, который дважды, под Сен-Кантеном и Гравелином, повергал Францию в трепет, если Эгмонт, за которым фламандские солдаты пойдут в огонь и в воду, поможет нам и преградит путь испанцам в наши края.

— Я благоговею перед королем и далек от мысли, что он способен вынудить нас на бунт, — сказал Эгмонт. — Пусть бегут те, кто страшится его гнева. А я остаюсь — я не могу без него жить.

— Филипп умеет жестоко мстить, — заметил Молчаливый.

— Я ему доверяю, — объявил Эгмонт.

— И голову свою ему доверяете? — спросил Людвиг Нассауский.

— Да, — отвечал Эгмонт, — и головами тело, и мое верное сердце — все принадлежит ему.

— Я поступлю, как ты, мой досточтимый, — сказал Горн.

— Надо смотреть вперед и не ждать, — заметил Молчаливый.

Тут мессир Эгмонт вскипел.

— Я повесил в Граммоне двадцать два реформата! — крикнул он. — Если реформаты прекратят свои проповеди, если святотатцы будут наказаны, король смилостивится.

— На это надежда плоха, — возразил Молчаливый.

— Вооружимся доверием! — молвил Эгмонт.

— Вооружимся доверием! — повторил за ним Горн.

— Мечами должно вооружаться, а не доверием, — вмешался Гоохстратен.

Тут Молчаливый направился к выходу.

— Прощайте, принц без земли! — сказал ему Эгмонт.

— Прощайте, граф без головы! — отвечал Молчаливый.

— Барана ждет мясник, а воина, спасающего родимый край, ожидает слава, — сказал Людвиг Нассауский.

— Не могу и не хочу, — объявил Эгмонт.

«Пусть же кровь невинных жертв падет на голову царедворца!» — подумал Уленшпигель.

Все разошлись.

Тут Уленшпигель вылез из трубы и поспешил с вестями к Праату.

— Эгмонт изменник, — сказал Праат. — Господь — с принцем Оранским.

А герцог Альба? Он уже в Брюсселе. Прощайтесь с нажитым добром, горожане!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Молчаливый выступает в поход — сам господь ведет его.

Оба графа уже схвачены. Альба обещает Молчаливому снисхождение и помилование, если тот явится к нему.

Узнав об этом, Уленшпигель сказал Ламме:

— Герцог, черт бы его душу взял, по настоянию генерал-прокурора Дюбуа предлагает принцу Оранскому, его брату Людвигу, Гоохстратену, ван ден Бергу, Кюлембургу, Бредероде и всем друзьям принца явиться к нему, обещает им правосудие и милосердие и дает полтора месяца сроку. Послушай, Ламме: как-то раз один амстердамский еврей стал звать своего врага. Вызывающий стоит на улице, а вызываемый у окна. «Выходи! — кричит вызывающий вызываемому. — Я тебя так стукну по башке, что она в грудную клетку уйдет, и будешь ты смотреть на свет божий через ребра, как вор через тюремную решетку». А тот ему: «Обещай, говорит, что стукнешь меня хоть сто раз, — все равно я к тебе не выйду». Вот так же может ответить принц Оранский и его сподвижники.

И они в самом деле отказались явиться. Эгмонт же и Горн поступили иначе. А тех, кто не исполняет своего долга, ждет кара господня.

2

Между тем в Брюсселе на Конном базаре были обезглавлены братья д'Андло, сыновья Баттенбурга и другие славные и отважные сеньоры за то, что они попытались с налету взять Амстердам.

А когда они, в количестве восемнадцати человек, с пением молитв шли на казнь, впереди и позади них всю дорогу били барабаны.

А испанские солдаты, которые вели осужденных на казнь, нарочно обжигали их факелами. А когда те корчились от боли, солдаты говорили; «Что, лютеране? Больно? Погодите: будет еще больнее!»

А того, кто их предал, звали Дирик Слоссе; он заманил их в Энкхейзен, который был тогда еще католическим, и выдал сыщикам Альбы.

А смерть они встретили мужественно.

А все их достояние отошло к королю.

3

— Видел ты его? — обратился переодетый дровосеком Уленшпигель к так же точно наряженному Ламме. — Видел ты этого гнусного герцога с низким лбом, как у орла, с бородой, напоминающей веревку на виселице? Удуши его, господь! Видел ты этого паука с длинными мохнатыми лапами, которого изверг сатана, когда он блевал на нашу страну? Пойдем, Ламме, пойдем набросаем камней в его паутину!..

— Горе нам! — воскликнул Ламме. — Нас сожгут живьем.

— Идем в Гронендаль, идем в Гронендаль, милый друг, там есть красивый монастырь, а в том монастыре его паучья светлость молит бога помочь ему довершить его дело — ему хочется потешить свою черную душу мертвечиной. Теперь у нас пост, но от крови его светлость никакими силами не может заставить себя отказаться! Пойдем, Ламме! Возле дома в Оэне стоят пятьсот вооруженных всадников. Триста пехотинцев выступили небольшими отрядами и вошли в Суарский лес. Как скоро Альба станет на молитву, мы его схватим, посадим в железную клеточку и пошлем принцу.

Но Ламме трясся от страха.

— Это очень опасно, сын мой, очень опасно! — сказал он. — Я бы тебе помог в твоем начинании, да ноги у меня ослабели и брюхо раздулось от кислого брюссельского пива.