Легенда об Уленшпигеле - Страница 45


К оглавлению

45

— Стало быть, пора закусить, — рассудил Клаас и открыл ларь. — Вот полная миска гороха, вот яйца, колбаса, ветчина, гентские сосиски, waterzoey (рыбное блюдо). Внизу, в погребе, дремлет лувенское вино, вроде бургонского, прозрачное и красное, как рубин, — оно только и ждет, чтобы пришли в движение стаканчики. Подбросим-ка хворосту в печь! Слышишь, как запела колбаска на рашпере? Это песнь во славу снеди.

Поворачивая и переворачивая колбасу, он спросил гостя:

— Не видал ли ты сына моего Уленшпигеля?

— Нет, — отвечал тот.

— А как поживает мой брат Иост? — продолжал расспрашивать Клаас, ставя на стол жареную колбасу, яичницу с жирной ветчиной, сыр, большие стаканы и бутылки с красным прозрачным искристым лувенским вином.

— Твоего брата Иоста колесовали в Зиппенакене под Аахеном за то, что он, впав в ересь, сражался с императором, — отвечал гость.

— Проклятые палачи! — дрожа всем телом от страшного гнева, в исступлении крикнул Клаас. — Иост! Несчастный мой брат!

— Все радости и горести посылаются нам свыше, — строго заметил гость и принялся за еду.

Утолив голод, он сообщил:

— Я выдал себя за нисвейлерского хлебопашца, родственника твоего брата, и навестил его в темнице. А к тебе я пришел потому, что он мне сказал: «Если ты не умрешь за веру, как я, то сходи к брату моему Клаасу и скажи, что я ему завещал жить по-божески, помогать бедным и тайно учить сына заповедям Христовым. Деньги, что я ему дал, нажиты на темноте народной — пусть же он употребит их на обучение Тиля, дабы тот познал истинного бога и был начитан от Писания».

Сказавши это, гонец поцеловал Клааса.

А Клаас в отчаянии все повторял:

— Несчастный мой брат! Умер на колесе!

Он обезумел от горя. И все же, заметив, что гость хочет пить и подставляет стакан, налил ему вина, но сам ел и пил без всякой охоты.

Обе женщины отсутствовали целую неделю. Все это время посланец Иоста прожил у Клааса.

По ночам до них доносились вопли Катлины:

— Огонь! Огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу!

Клаас шел к ней, успокаивал, затем возвращался к себе.

Прогостив неделю, посланец ушел, согласившись взять у Клааса всего-навсего два паролю на пропитание в ночлег.

68

Как-то раз, когда Ноле и Сооткин уже вернулись из Брюгге, Клаас, сидя в кухне на полу, точно заправский портной, пришивал к старым штанам пуговицы. Тут же в кухне Неле науськивала на аиста Тита Бибула Шнуффия, а пес то с громким лаем бросится на аиста, то отскочит. Аист, стоя на одной ноге, устремлял на пса важный и задумчивый взор, а затем, изогнув длинную шею, зарывал клюв в перья на груди. Невозмутимость аиста только ожесточала Тита Бибула Шнуффия. Но в конце концов аист решила что одна игра не потеха, и клюв его с быстротой стрелы вонзился в спину псу — тот с воем, выражавшим: «Спасите!», кинулся от него прочь.

Клаас хохотал, Неле тоже, а Сооткин все смотрела на улицу, не видать ли Уленшпигеля.

Вдруг она сказала:

— Идет профос и четыре стражника. Конечно, не к нам. Двое завернули за угол…

Клаас поднял голову.

— А двое остановились у дверей, — прибавила Сооткин.

Клаас вскочил.

— За кем это они пришли? — продолжала Сооткин. — Господи Иисусе! Клаас, да они к нам!

Клаас выбежал из кухни в сад, за ним Неле.

Он ей шепнул:

— Спрячь деньги — они за печной вьюшкой.

Неле поняла, но, увидев, что он перемахнул через изгородь, что стражники схватили его за шиворот и что он отбивается, заплакала и закричала:

— Он ни в чем не виноват! Он ни в чем не виноват! Не обижайте моего отца Клааса! Уленшпигель, где ты? Ты бы их убил!

С этими словами она бросилась на одного из стражников и впилась ногтями ему в лицо. Затем с криком: «Они его убьют!» — повалилась на траву в начала кататься по ней, как безумная.

На шум прибежала Катлина; остолбенев при виде этого зрелища, она затрясла головой и застонала:

— Огонь! Огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу!

Сооткин ничего этого не видела. Когда двое других стражников вошли в лачугу, она обратилась к ним с такими словами:

— Кого вы ищете, господа, в нашей убогой хижине? Если сына моего, то он далеко. Ноги у вас больно коротки — не догоните, — съязвила она, и это доставило ей удовлетворение.

Но тут послышался крик Неле, и Сооткин, выбежав в сад, увидела своего мужа за изгородью, на дороге, — стражники держали его за шиворот, а он вырывался.

— Бей их! Убей их! — крикнула она. — Уленшпигель, где ты?

Она бросилась на помощь к мужу, но стражник не без риска для себя успел схватить ее.

Клаас так здорово отбивался и дрался, что ему наверняка удалось бы вырваться, если б на подмогу державшим его стражникам не подоспели те двое, с которыми говорила Сооткин.

Стражники связали ему руки и привели в кухню. Сооткин и Неле плакали навзрыд.

— Господин профос, — обратилась к нему Сооткин, — чем провинился мой бедный муж? За что вы ему руки скрутили веревкой?

— Он еретик, — отвечал один из стражников.

— Еретик? Мой муж еретик? — вскричала Сооткин. — Врешь, сатанинское отродье!

— Господь меня не оставит, — молвил Клаас.

Его увели. Неле и Сооткин, обливаясь слезами, пошли за ним следом — они были уверены, что их тоже позовут к судье. По дороге к ним подходили друзья-приятели и соседки, но, узнав, что Клааса ведут, связанного, по подозрению в ереси, с перепугу разбегались по домам — и скорей все двери на запор! Только некоторые из соседских девочек осмелились подойти к самому Клаасу.

— Куда это ты со связанными руками, угольщик? — спросили они.

— Бог не без милости, девочки, — отвечал он.

45