Легенда об Уленшпигеле - Страница 153

153

Жители Дуэ не повесили in effigie ректора местного университета, державшего сторону испанцев. Зато на кораблях Гезов болтались куклы, на груди у которых были написаны имена монахов, настоятелей монастырей в прелатов, а также имена тысячи восьмисот богатых монахинь и монастырок из Малинской обители бегинок, чьи пожертвования тратились палачами, терзавшими их родину, на то, чтобы объедаться, рядиться и красоваться.

И еще на этих куклах, на этих позорных столбах можно было прочитать имена предателей — коменданта крепости Филиппвиль маркиза д'Арро, разбазаривавшего боевые и съестные припасы, для того чтобы под предлогом их нехватки сдать потом крепость врагу; имя Бельвера, который сдал Лимбург, хотя город мог держаться еще восемь месяцев; имя председателя высшего совета Фландрии, председателей Брюггского и Малинского магистратов, с нетерпением ждавших дона Хуана; имена членов Гельдернской счетной палаты; закрытой за измену; имена членов Брабантского совета, должностных лиц из герцогской канцелярии, членов тайного и финансового совета при герцоге; имена Мененского наместника и бургомистра, а равно и тех злодеев, которые пропустили две тысячи французов, шедших грабить соседнее графство Артуа.

— Ой, беда! — говорили между собой горожане. — Герцога Анжуйского теперь отсюда не выкуришь. Мечтает стать королем. Видели, как он вступал в Монс — низкорослый, толстозадый, носатый, желтолицый, криворотый? Наследный этот принц склонен к противоестественной любви. И, дабы сочетать в его титуле женственность с мужественностью, о нем говорят за глаза: «Ее высочество герцог Анжуйский».

Уленшпигель долго о чем-то думал. Потом запел:

Небо синеет, солнце сияет;
Крепом обвейте знамена,
Крепом — эфесы шпаг;
Все украшения спрячьте,
К стене зеркала поверните)
Я песню пою о Смерти,
Пою о предателях песню.
Они наступили ногой на живот
И на горло краям горделивым:
Брабанту, Фландрии, Люксембургу,
Артуа, Геннегау, Антверпену.
Попы и дворяне — предатели.
Их привлекает нажива.
Пою о предателях песню.
Повсюду враги мародерствуют,
Испанец ворвался в Антверпен,
А начальники и прелаты
Разъезжают по улицам города,
Одетые в шелк и золото,
Их пьяные рожи лоснятся,
Подлость их обличая.
Милостью их инквизиция
Восторжествует снова,
И новые Тительманы
За ересь вновь арестуют
Глухонемых.
Пою о предателях песню.
А вы, презренные трусы,
Подписавшие Соглашенье,
Прокляты будьте навеки!
Вас в бою не увидишь:
Как воронье, вы стремитесь
Испанцам вослед.
Бей в барабан скорби!
Край бельгийский, грядущее
Тебе не дарует прощенья
За то, что, вооруженный,
Себя ты позволил грабить.
Помедли с приходом, грядущее,
Вон из кожи лезут предатели:
С каждым днем их все больше,
Они захватили все должности,
И мелкому крупный — подмога.
Они сговорились
Борьбе помешать
Раздорами и нерадением,
Предательскими уловками.
Зеркала затяните крепом,
Крепом — эфесы шпаг.
Пою о предателях песню.
Они объявляют мятежниками
Испанцев и «недовольных»,
Им помогать запрещают,
Давать им ночлег и пищу,
Порох и пули свинцовые.
Если же те попадутся
И дрожат в ожиданье веревки,
Их сразу отпустят на волю.
«Вставай!» — говорят брюссельцы,
«Вставай!» — говорят гентцы
И весь бельгийский народ.
Хотят вас на растерзанье
Отдать королю и папе,
Папе, который на Фландрию
Крестовый поход снарядил.
Идут хапуги продажные
На запах крови —
Скопища псов,
Змей и гиен.
Напиваться и жрать им хочется.
Бедная наша родина
Для разрухи и смерти созрела.
Это не дон Хуан,
Который вовсю трудился
За Фарнезе, любимчика папского,
А те, кого одарила ты
Почестями и золотом,
Кто жен твоих исповедовал,
Твоих дочерей и сынов!
Они тебя наземь бросили,
Нож острый к горлу приставили,
А нож — у испанца в руке.
Они над тобой издевались,
Чествуя принца Оранского,
Когда он приехал в Брюссель.
Когда над каналом вечером
Взлетали огни потешные,
Взрывались, трещали весело,
И плыли ладьи триумфальные,
И рябило в глазах от ковров и картин, —
Разыгрывалась, о Бельгия,
История Иосифа,
Которого братья продали.

3

Монах, видя, что его не останавливают, стал все выше задирать нос. А моряки и солдаты, чтобы раздразнить его, ругали божью матерь, святых, издевались над католическими обрядами.

Монах неистовствовал и изливал на них потоки брани.

— Да, да! — вопил он. — Я попал в вертеп к Гезам! Да, да, вот они где, окаянные враги отечества! А еще говорят, что инквизитор, святой человек, много их сжег! Какое там много! Кого-кого, а этих отвратительных червей развелось предовольно. Да, да, на прекрасных славных кораблях его величества, прежде сверкавших чистотой, кишмя кишат черви — Гезы, да, да, зловонные черви! Да, да, все это именно черви, грязные, вонючие, мерзкие черви — и певун-капитан, и повар с его поганым пузом и все остальные с богомерзкими их полумесяцами. Когда король с помощью артиллерии начнет надраивать свои корабли, то, дабы истребить эту ужасную, гнусную, зловонную заразу, ему придется истратить более ста тысяч флоринов на порох и ядра. Да, да, все вы рождены на ложе Люциферовой супруги, осужденной жить с сатаной среди червивых стен, под червивым пологом, на червивой подстилке. Да, да, от этого омерзительного сожительства и произошли Гезы. И я на вас плюю!

Послушав такие речи, Гезы наконец сказали:

— Чего мы церемонимся с этим дармоедом? Он все время ругает нас на все корки. Повесим его — и вся недолга!

И бодро взялись за дело.

Когда же принесли веревку, к мачте приставили лестницу и начали скручивать монаху руки; монах взмолился:

153