Легенда об Уленшпигеле - Страница 115

115

Заставляя старуху есть свечи, Уленшпигель приговаривал:

— Вот эту — за повешенье; вот эту — за сечение; вот эту — за клейма; вот эту, четвертую, за мой просверленный язык; вот эти две превосходные свечи, на которые пошло особенно много сала, — за королевские корабли и четвертование на четырех галерах; вот эту — за притон соглядатаев; вот эту — за твою паскуду в парчовом платье, а все остальные — ради моего удовольствия.

А девицы, глядя, как старуха Стевен злобно фыркает и пытается выплюнуть свечи, помирали со смеху. Однако старуха напрасно старалась, — все равно свечей у нее был полон рот.

Уленшпигель, Ламме и семеро продолжали петь в лад:

— 'Т is van te beven de klinkaert!

Наконец Уленшпигель смолк и сделал им знак петь вполголоса. Они повиновались, а он обратился к сыщикам и к девицам с такими словами:

— Кто крикнет «караул!», того мы уложим на месте.

— На месте! — подхватили мясники.

— Мы будем молчать, только не трогай нас, Уленшпигель! — сказали девицы.

А Жиллина по-прежнему сидела в углу на корточках, скалила зубы, но ничего не могла сказать и только молча прижимала к себе виолу.

А семеро все гудели в лад:

— 'Т is van te beven de klinkaert!

Старуха Стевен, показывая на свечи во рту, знаком поясняла, что тоже не проронит ни звука. Сыщики дали такую же клятву.

Тогда Уленшпигель заговорил снова:

— Вы в нашей власти. Ночь темна, Лис отсюда близко — если вас туда бросить, вы мигом потонете. Куртрейские ворота на запоре. Если ночной дозор и слышал шум, все равно с места не двинется: во-первых, дозорные — изрядные лентяи, а во-вторых, они подумают, что это добрые фламандцы кутят и весело распевают под звон кружек и бутылок. Помните, стало быть, что вы у нас в руках; будьте послушны — одни, как овны, другие, как овечки. — Затем он обратился к семерым: — Вы пойдете в Петегем к Гезам?

— Мы стали собираться, как скоро узнали, что ты здесь.

— А оттуда к морю?

— К морю, — отвечали они.

— Как по-вашему, кто из сыщиков мог бы нам потом сослужить службу? Мы бы тех отпустили.

— Двое: Никлас и Иоос, — отвечали мясники, — они не преследовали несчастных реформатов.

— Мы люди надежные, — сказали Никлас и Иоос.

— Вот вам двадцать флоринов, — сказал Уленшпигель, — это вдвое больше позорной платы за донос.

Тут другие сыщики вскричали:

— Двадцать флоринов! За двадцать флоринов и мы согласны служить принцу. Король платит мало. Дай каждому из нас половину — и мы покажем в суде все, что тебе угодно.

Мясники и Ламме приглушенными голосами напевали:

— 'Т is van te beven de klinkaert! 'T is van te beven de klinkaert!

— Чтобы вы слишком много не болтали, семеро доставят вас связанными в Петеген, к Гезам, — продолжал Уленшпигель. — В море вам выдадут по десять флоринов на брата, а до тех пор вы пребудете верны хлебу и вареву из походной кухни, в чем мы и не сомневаемся. Если вы докажете свою храбрость, то при дележе добычи вас не забудут. Если попытаетесь бежать, вас повесят. Если избегнете веревки, то уж от ножа не уйдете.

— Мы служим тому, кто нам платит, — сказали сыщики.

— 'Т is van te beven de klinkaert! 'T is van te beven de klinkaert! — повторяли семеро и Ламме, постукивая по столу черепками горшков и осколками бокалов.

— Вы возьмете с собой старуху Стевен, Жиллину в еще трех девок, — сказал Уленшпигель. — Если кто-нибудь из них попробует улизнуть, зашейте беглянку в мешок — и в воду.

— Он меня не убил! — выскочив из своего угла, воскликнула Жиллина и, размахивая виолой, запела:

Мучений, крови, гнева
Мечта моя полна.
Мне мать — нагая Ева,
Отец мне — сатана.

Старуха Стевен и три девки чуть не плакали.

— Не бойтесь, красотки, — сказал девкам Уленшпигель. — Вы такие славненькие и хорошенькие, что все вас будут целовать, миловать, ласкать. Вам выделят часть всего, что удастся захватить у неприятеля.

— Мне-то уж ничего не дадут, — я стара, — захныкала старуха Стевен.

— Грош в день положат тебе, крокодил, — сказал Уленшпигель, — и будешь ты прислуживать этим четырем прелестным девушкам: будешь стирать им юбки, простыни и сорочки.

— Это я-то? О господи! — простонала старуха.

— Ты долго ими помыкала, — осадил ее Уленшпигель. — Они торговали своей красотой, а денежки ты забирала себе да еще держала девушек в черном теле. Можешь хныкать и реветь сколько душе угодно — все будет так, как я сказал.

Тут четыре девки давай хохотать, давай над старухой Степей глумиться и показывать ей язык.

— Всему на свете бывает конец, — говорили они. — Кто бы мог подумать, что выжигу Стевен ожидает такая участь? Она будет работать на нас, как рабыня. Дай бог здоровья сеньору Уленшпигелю!

А Уленшпигель приказал мясникам и Ламме:

— Очистите винный погреб и заберите деньги — это пойдет на содержание старухи Стевен и четырех девиц.

— Старая жадюга зубами скрежещет, — говорили девицы. — Ты нас не жалела, и мы тебя не пожалеем. Дай бог здоровья сеньору Уленшпигелю!

Затем три девицы обратились к Жиллине:

— Ты была ей дочерью и добытчицей, ты делилась с ней деньгами, которые тебе платили за твое подлое наушничанье. Хоть ты и в парчовом платье, а посмей-ка нас теперь бить и оскорблять! Ты нас презирала, потому что на нас бумазейные платья. Но ведь все твои наряды — это кровь твоих жертв. Давайте стащим с нее платье — между ней и нами не должно быть никакого различия.

— Этого я вам не позволю, — объявил Уленшпигель.

Тут Жиллина бросилась ему на шею.

— Дай бог тебе здоровья! — сказала она. — Ты не только не убил меня — ты не хочешь, чтобы я ходила замарашкой!

Девицы ревниво поглядывали на Уленшпигеля и говорили между собой:

115