Легенда об Уленшпигеле - Страница 108


К оглавлению

108

— Ах! — воскликнула девица. — Кто отомстит профосу Спелле за смерть моего любимого, милого Михилькина, тот будет мой господин, а я ему буду вечная раба.

Уленшпигель слушал ее, а пепел Клааса бился о его грудь. И он дал себе слово привести злодея Спелле на виселицу.

Боолкин — так звали девушку — вернулась в Мелестее; теперь она уже не боялась мести Питера де Роозе, так как один погонщик, гнавший скот через Дестельберг, сообщил ей, что священник и горожане предупредили: если, мол, Спелле пальцем тронет сестру Михилькина, то будет держать ответ перед самим герцогом.

Уленшпигель пошел с ней в Мелестее и, войдя в дом Михилькина и увидев в одной из нижних комнат портрет пирожника, подумал, что это, верно, портрет покойного.

Боолкин ему сказала:

— Это мой брат.

Уленшпигель взял портрет и сказал:

— Спелле повесят!

— Как ты этого добьешься? — спросила она.

— Будешь заранее знать — потом никакого удовольствия не получишь, — отвечал Уленшпигель.

Боолкин сокрушенно покачала головой.

— Ты мне не доверяешь, — сказала она.

— Напротив, я оказал тебе высшее доверие уже одним тем, что сказал тебе: «Спелле повесят!», — возразил Уленшпигель, — только за одни эти слова ты можешь привести меня на виселицу раньше, чем я приведу его.

— И то правда, — согласилась она.

— Ну так вот, — продолжал Уленшпигель, — поди принеси мне хорошей глины, двойную пинту bruinbier'а, чистой воды и телятинки. Все это мы разделим по-братски. Телятинка пойдет мне, bruinbier пойдет теляти, вода пойдет для глины, а глина для изваяния.

Уленшпигель мял глину, выпивая и закусывая, и даже время от времени по рассеянности вместо мяса запихивал в рот кусок глины, оттого что неотрывно глядел на портрет. Размяв глину, он смастерил из нее маску, и Боолкин, сравнив рот, нос, глаза и уши, была поражена сходством с покойным.

Затем Уленшпигель положил маску в печь, а когда она высохла, он сделал ее по цвету точно такой, какие бывают лица у покойников, придал ей суровое, мрачное выражение, а черты исказил как бы судорогой. Девушка, перестав ахать от изумления, долго не могла отвести глаза от маски, потом вдруг побледнела как полотно, закрыла лицо руками и, содрогнувшись, вымолвила:

— Это он, бедный мой Михилькин!

Еще Уленшпигель вылепил две окровавленные ноги.

Боолкин, оправившись от первого потрясения, сказала:

— Да будет благословен тот, кто убьет убийцу!

Взяв маску и ноги, Уленшпигель сказал:

— Мне нужен помощник.

Боолкин дала ему совет:

— Пойди in den «Blauwe Gans» (в «Синий Гусь») и обратись к содержателю таверны Иоосу Лансаму из Ипра. Это был закадычный друг моего брата. Скажи, что ты от Боолкин.

Уленшпигель так и сделал.

Послужив делу смерти, профос Спелле обыкновенно захаживал in't «Vaick» (в «Сокол») и пил горячую смесь из dobbeleclauwaert'а, корицы и сахара. Боясь попасть на виселицу, ему здесь ни в чем не отказывали.

Питер де Роозе, осмелев, возвратился в Мелестее. Чтобы чувствовать себя под охраной Спелле и его сыщиков, он так за ними и ходил. Кое-когда Спелле угощал его. И они вместе весело пропивали деньги несчастных жертв.

Таверна Сокол теперь уже не так посещалась, как в доброе старое время, когда горожане жили в радости, молились богу по католическим правилам и не подвергались гонениям за веру. Ныне городок был словно в трауре — по крайней мере, такое впечатление производило множество пустых или же запертых домов и пустынные его улицы, по которым бродили отощавшие псы и разгребали мусорные кучи.

Зато двум лиходеям было теперь где разгуляться в Мелестее. Напуганные жители могли наблюдать, как эти двое, совсем обнаглев, днем намечают жертвы, оглядывают их дома, составляют списки обреченных, а вечером, возвращаясь из Сокола под охраной сыщиков, таких же пьяных, как и они, орут непристойные песни.

Уленшпигель пошел in den «Blauwe Gans» (в «Синий Гусь») и застал Иооса Лансама за стойкой.

Уленшпигель вытащил из кармана бутылочку водки и сказал:

— Боолкин продает две бочки такой водки.

— Пойдем в кухню, — сказал baes:

Заперев за собой дверь, он пытливо взглянул на Уленшпигеля.

— Ты же сам водкой не торгуешь, — заметил он. — Чего ты моргаешь? Кто ты таков?

Уленшпигель же ему на это ответил так:

— Я сын Клааса, сожженного в Дамме. Пепел его бьется о мою грудь. Я хочу уничтожить убийцу-Спелле.

— Тебя ко мне Боолкин послала? — спросил хозяин.

— Боолкин, — отвечал Уленшпигель. — Я убью Спелле, а ты мне поможешь.

— Согласен, — молвил baes. — А как за это дело взяться?

Уленшпигель же ему на это сказал:

— Пойди к священнику, доброму пастырю, врагу Спелле. Собери своих друзей и выйди с ними завтра после сигнала к тушению огней на Эвергемскую дорогу, между «Соколом» и домом Спелле. Будьте все в темных одеждах и станьте в тени. В десять часов из кабачка выйдет Спелле, а с противоположной стороны подъедет повозка. Нынче своим друзьям ты ничего не говори — они-спят слишком близко к ушам своих жен. Пойди к ним завтра. Отправляйтесь туда, слушайте хорошенько и все запоминайте.

— Запомним; — обещал Иоос и, подняв стакан, провозгласил: — Пью за веревку для Спелле!

— За веревку! — подхватил Уленшпигель.

После этого они с baes'ом вышли в общую залу, где пили гентские старьевщики, возвращавшиеся с брюггского субботнего базара, на котором они втридорога продали золотой парчи камзолы и серебряной парчи накидки, купленные за гроши у обедневших дворян, некогда тянувшихся за испанцами в их любви к роскоши.

И теперь у старьевщиков шел пир горой по случаю изрядных барышей.

108